У этого проекта была очень яркая, бурная, эксцентричная жизнь, которая находила отражение в аналогичном звучании. «Чугунный скороход», возникнув в Санкт-Петербурге в середине 1990-х, восприняли рейв буквально и записывали самую смешную и веселую музыку для русских рейвов. Группа прожила свою жизнь под придуманным и очень точным лозунгом «Буду клубиться, буду рейвиться!» и оставалась верной себе до самого конца. В этом году на лейбле Сергея Пименова Soviett Pimenov в двух частях вышла антология неизданных треков «Чугунного скорохода»: «Lost & Found (Песни затерянного континента Му-Му)». По просьбе Звук Медиа бессменный идеолог и участник «Чугунного скорохода» Антон Дмитриенко (широко известный под диджейским псевдонимом Anton Neumark) рассказывает историю коллектива.

До 8-го класса я учился в обычной районной школе, и у меня был друг (он и сейчас есть) Артем Манукян — сейчас большой специалист в стрит-дэнсе. Его команда некоторое время назад выиграла мировой чемпионат в Лас-Вегасе по танцам. А тогда нам было по 13−14 лет, и мы решили записывать рэп. Придумали группу и назвали ее «Академия 2» (или А2). Из достижений мы заняли второе место на московском фестивале, который устраивала группа Bad Balance. Потом группа наша распалась, но мы с Артемом договорились, что я помогу ему записать альбом. Артем нашел аранжировщика, им оказался Юра Усачев. Он писал аранжировки, а я писал тексты для Артема — так мы познакомились с Юрой. Нам тогда было лет по 20, а Юра был помоложе, он только вернулся из Израиля — уезжал в эмиграцию, но очень быстро вернулся. Уже тогда он был очень талантливый музыкант и классный саунд-продюсер — умел драм-машину программировать, в Cubase понимал, играл на клавишных и на гитаре — разносторонний молодой музыкант был.

Артем тогда еще открыл детскую секцию по танцам, и оказалось, что одна из учениц умеет и песни петь, и голос есть, и стихи пишет еще. Звали ее Ева. Потом через Артема Юра познакомился с ней. И мы с ним тоже, причем сразу договорились, что будем делать группу электронную и эпатажную: очень мне тогда хотелось сделать группу, которая была бы эпатажнее некуда. У меня была куча идей — я постоянно писал тексты, мог петь или кричать, а Юра умел аранжировать. Было интересно все это сделать вместе. Плюс один мой знакомый, имевший связи в шоу-бизнесе, сказал, что если мы запишем альбом, то он его продаст на фирму звукозаписи за 2 тысячи долларов. Ну раз такое дело, мы сели писать альбом.

С электронной музыкой я соприкоснулся следующим образом. Сначала, на излете совка, мы с Артемом записывали рэп. Нами даже заинтересовался театр Михаила Боярского «Бенефис», у которого была студия. Они собрались нас продюсировать, но не срослось, хотя два или три трека мы все-таки записали. Потом я улетел в Америку на три месяца — улетал еще из Советского Союза. Голову мне та поездка мощно вынесла — это был совершенно другой мир, все равно что на другую планету попасть. У меня в Америке был друг, который как раз интересовался электронной музыкой, а у него были свои друзья с собственным проектом, довольно известным, Machines Of Loving Grace. Я у них в студии записал песню или две. Там я узнал, что такое электронная музыка, от которой я тогда был далек, что такое нью-бит, индастриал и техно. Меня это тогда сильно поразило. Включаешь MTV, а там тоже электроника — KLF, C + C Music Factory и так далее. В студии увидел, что такое семплер, компьютер, жесткий диск на какие-то фантастические 30 мегабайт!

В Америке я пробыл три месяца — уехал до ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР — прим. ред.), приехал после — уже в другую страну. Попал я туда по студенческому обмену по языковой программе. Я в Америке впервые познакомился с либертарианством. Одним словом, в Россию я вернулся с большим багажом самых разных знаний. Записал альбом хип-хопа, еще один альбом в жанрах полурок, полупоп, полухип-хоп. Но это все были неудачные проекты, вымученные. И тогда мне уже хотелось сделать что-то совершенно свое. Причем под влиянием книги «Источник» Айн Рэнд. Что-то честное, без оглядки на продюсеров, на лейблы — как чувствуешь, так и пишешь.

Когда мы стали работать как «Чугунный скороход», то все было просто: был компьютер с дешевой карточкой, у Юры были клавиши цифровые, драм-машина Boss. Писали сначала на моем компьютере — он был помощнее, а потом я свой комп отвез к нему. Затем купили аналоговый синтезатор Juno 106 — второй альбом мы уже писали с большим количеством аналоговых инструментов — нам нравилось аналоговое звучание. А сводили первый альбом в студии Сергея Жицкова по кличке Пельмень, в Питере. Известный звукорежиссер. Он нам помог с аналоговыми пультами, компрессорами — и мы так записали второй альбом.

Название «Чугунный скороход» придумала моя жена, Юре оно очень понравилось. У нас много было вариантов названия — они все на обложке первого альбома зафиксированы. Скорее всего, я Юру подбил на то, чтобы сделать такую группу. Бизнес у меня тогда был совсем маленький, а я был еще очень молодой. Возможно, что Юра тогда был еще более молодым и ему мой бизнес казался каким-то нереальным. А бизнес этот был на уровне двух-трех строительных бригад — полная ерунда по нынешним меркам. Это был способ заработка на жизнь. У меня уже тогда были семья, ребенок — нужно было как-то кормить.

Не могу сказать, что у меня имелась какая-то бизнесовая жилка, — то, что получилось нас продвинуть на лейбл, так это потому, что у меня был хороший друг. Я думаю то, что мы тогда делали, сегодня делают все музыканты, которые хотят, чтобы их музыку услышало побольше людей.

В конце 80-х на весь Ленинград была, наверное, пара человек диджеев — Майкл-старший и Майкл-младший. Потом к ним добавился Андрей Репников, который диджеил в ДК Ленсовета. Майкл-младший вел дискотеки в ЛДМ, мы были знакомы, и потом уже перешел играть в «Планетарий», и мы туда приходили. Мы просто пришли с улицы и договорились о выступлении, легко устроили наш концерт.

Выступали мы в желтых строительных костюмах. Это была моя идея. Я взял с работы комбинезоны, болгарку, очки, перчатки. Болгаркой мы пилили трубу какую-то, чтобы искры во все стороны летели, плюс еще жгли факелы прямо в клубе. Сколько заплатили, я не помню — помню, что деньги были небольшие, да и не это тогда было главным.

Над первым альбомом мы работали довольно долго, писали его несколько месяцев — 4−5. Я писал тексты, у меня это легко получалось, а аранжировки уже прописывал Юра, как правило. Я приходил, например, и говорил: «Алла Пугачева — мертва» — и давай наложим смех из пугачевской «Арлекино», потом дикий выкрик, и начинается «колбаса». Вот вся идея — давай делать? Давай!

Отношение с лейблами тогда было простым — подписываешь контракт, тебе платят за альбом какие-то деньги, потом даже роялти могли капнуть. От лейбла «ЗеКо», на котором вышел наш дебютник, мы особо конкретной информации не получали — до нас доходило, что альбом вроде бы нормально идет, ну идет и идет.

Следующий альбом мы уже продали на лейбл «Союз» — очень крупный тогда. Опять-таки переговоры вел мой приятель — он и засунул наш альбом к ним. Мы получили сумму уже гораздо большую — несколько тысяч долларов.

Когда мы записали наш второй альбом, то решили заниматься пиаром — я сел на телефон и стал обзванивать радиостанции. Откликнулась «Максимум» — приезжайте и привозите. Михаилу Козыреву понравилось наше «Диско-диско», и он поставил ее в эфир. Так что радио и Козырев сыграли большую роль в нашей популярности. И потом выступили на Maxidance. Причем на первом Maxidance выступал я, а Юра уехал во Владивосток, потому что у нас на эту дату уже было намечено выступление.

Во втором альбоме у нас уже зазвучал джангл — и музыка была модная, и нам очень нравилась. Юра сразу понял, как ее писать, как ритмы программировать. Я как-то раз приезжаю к нему домой, а он мне говорит, смотри, если барабаны вот так записать в семплер и на другую ноту поставить, — вот, оказывается, как это делается. Давай такое писать?! Давай!

Никаких джангловых вечеринок тогда в Питере еще не было. Но зато у меня была кассета с джанглом — с треком, который мне очень понравился. Я слушал-слушал и решил, что надо сделать что-то похожее. Но получилось по-своему. Так мы записали «Буду клубиться, буду рейвиться» и решили на него снять клип.

На съемках было весело — тогда ведь дух свободы царил! Можно было организовать веселый карнавал, и тебе бы за это ничего не было. Съемки проходили прямо на Невском проспекте: ходили какие-то люди в купальных шапочках, в руках плакаты с надписями RAVE, «БУДУ КЛУБИТЬСЯ!», все размалеванные. Кто-то туалетную бумагу размотал и бегал перед камерой. Мы руководствовались простым принципом: быть честным и делать то, что тебе нравится, получать удовольствие от процесса, без оглядки ни на кого и ни на что.

Как-то выяснилось, что Юра параллельно работает над другим проектом, «Актив-позитив», и я это воспринял очень болезненно. Ведь у нас группа, значит, вместе надо, мы же банда! А тут оказывается, что мы никакая не банда, а у него какая-то другая группа. Я очень сильно тогда обиделся на него — слово за слово, и в итоге все распалось. Юра стал говорить, что ему интереснее другое, но это все было дело молодое, горячее. Мне кажется, что Юра хотел делать более коммерческие или масштабные проекты — двигаться в ту сторону. Вполне возможно, что ему не хотелось дальше торчать в андерграунде.

Я хотел дальше продолжать проект, что-то придумывал, писал, записывал. Но без Юры, без второго участника, который бы отвечал за музыку, мне было очень сложно. Я, наверное, год потратил на запись, ничего не получалось. Было несколько треков, каких-то наметок — и ничего не звучало. И тут мы пересеклись с Пашей Завьяловым, который сначала предложил мне все довести до ума как звукорежиссер и музыкант, сессионный музыкант. Как только мы с ним стали работать над треками, я ему уже предложил войти в группу, чтобы мы вместе дальше всем этим занимались.

До Юры я вообще не умел программировать никакой кубейс или лоджик, а потом пришлось учиться разбираться. Паша в проект принес новую струю — он же еще гитарист плюс опытный звукорежиссер. Мы писали уже материал в нормальной студии. Так что с точки зрения звучания все это росло и становилось профессиональнее.

Этот клип получился вопреки. Эту песню крутили по радио, и как-то раз после одного из наших концертов к нам подошла одна девушка и сказала: «Я веду танцевальную школу в доме культуры, у нас там танцуют дети — танцуем под вашу песню. Не могли бы вы подарить нам диск, чтобы у нас была хорошая копия, потому что мы танцуем под музыку, которую записали на радио». Мы подарили. Потом созвонились — не хотите приехать посмотреть, как ребята танцуют под вашу песню. Мы приехали — увидели и поняли, что выглядит это очень круто. Надо брать и снимать клип. Потом решили сделать настоящий профессиональный клип в лучших традициях музыкального телевидения — свет, дым, звук, камеры и все такое.

Стали готовиться к этому клипу — приехали с оператором поснимать технические кадры, чтобы проанализировать, как кто танцует, придумать драматургию, сценографию — что-то вроде «те, кто танцует очень круто, батлятся с теми, кто танцует не очень круто, но круче, потому что танцуют со страстью». Мы сделали технические съемки. Потом начали снимать профессионально — все отсняли, начали смотреть и поняли, что это какой-то ужас и фальшивка. Смотрю дома, сравниваю съемки — техническую и профессиональную — и понимаю, что вот этот коммерческий ролик — это полнейший провал. А вот то техническое — это радостное, честное, искреннее.

Подмонтировали на двух бытовых магнитофонах и отдали на профессиональный монтаж. А потом, как оказалось, мы попали в струю — и у Фэтбой Слима, у Бисти Бойз, кажется, тогда вышли похожие ролики, и потом еще чуть попозже возникла такая штука, как флешмоб.

В какой-то момент коллектив покинул Паша — сказал, что проект становится слишком коммерческим, и ушел делать собственный техно-проект, абсолютно некоммерческий. А я остался продолжать дальше. Тут я познакомился с Сергеем Пименовым и начал выпускаться на его лейбле Uplifto, который тогда был главным на танцевальной сцене страны. Пименов строил полноценную империю, бизнес-машину, которая занималась всем — от промоушена и организации фестивалей до выпуска пластинок и поиска артистов.

Деньги за альбомы, кстати, платились все те же — пара-тройка тысяч долларов. Сильно больше их не стало. Мы работали в очень узкой нише, где никогда не было больших денег. Это была не массовая музыка. Любопытно другое: нас все знали, но денег больше у нас не становилось. На жизнь хватало, но не более. Узнаваемость не конвертировалась в деньги, я так скажу. Поэтому приходилось крутиться — играть как «Чугунный скороход», выступать как диджей и еще запустить собственное букинг-агентство, через которое возил в страну иностранных диджеев.

На лейбле радио «Рекорд» я выпустил последний альбом в 2008 году — и как-то все уже шло на спад. Я чувствовал, что от того «Чугунного скорохода», радостного, искреннего, бескорыстного, фактически уже ничего не осталось. Все больше приходилось думать о том, как вписаться в клубный мейнстрим. А когда начинаешь подстраиваться, начинает хуже получаться, и тебе уже это не так интересно, как раньше, и денег не приносит особых. Тогда в чем смысл?! Лучше все это завершить и начать заниматься чем-то другим. В итоге решил, что больше не буду этим заниматься.